По компиляции мнений людей его знавших, был он весьма странен. Чаще, правда, его считали неприятно-скрытнымтипом, не имеющим ни грамма участливой человечности и искренности в бумажно хрустящем кульке эмоций. Он никогда не поднимал глаз. Глядя на мир искоса, он рисковал бы превратиться в косоглазую башковитую курицу, если бы не знал, что смотреть ему не на что. Он был здесь явно не в первый раз, и, глядя исподлобья, видел недостаточно причин для открытого взгляда в мир.

Впечатлительно-экзальтированные девушки считали, что единственная струна его души была затронута умершей много листов назад любовью. И его нежелание глядеть в мир есть ничто иное как дань истлевшей в чёрной золе земли памяти.

Всё это было бредом. Он просто никогда не поднимал глаз, донных шахт неопределённого никем цвета. Он просто жил, ел селёдку сразу после полутора кусков торта, ненавидел вставать до 9 утра, регулярно ронял вилки под стол и забывал номер своей квартиры.

Встречая каждый день целые передвижные рощи ног, сегодня он был встрясён. О мир, который он не раз видел во всех его рёбрышках! Ты дарил ему неоценимо неразвёрнутый дар - её. Искоса глядя он, такой убеждённый в своей уверенности, подошёл и, взяв её руки в свои, поднял глаза. Цвет их так и остался тайной, ибо мир взорвался огромным огненным пузырём, лопнувшей раковиной на ладонях у полюсов, хрустальным колокольчиком под фабричным молотом…

Благословенная тишина покаталась по углам хаоса и с тихим всхлипом растеклась.

Во имя новой жизни.