В магазине с утра давали гуманитарный рай. Длинный шланг очереди со свистом выпускал воздух перемешанный с недовольными словами. Шептали, что рай несвежий, возможно даже тухлый, но пластиковые коробочки блестели яркими этикетками, испещрёнными аппетитными надписями на мало понятном языке. И хоть надписи были ещё никем не расшифрованы (его друг утверждал, что это один из канувших в Лету цивилизации языков), их магическая притягательность заставляла людей вставать задолго до сочащихся утром будильников и вить из своих тел длинные ворчащие жгуты очередей. В ожидании своей порции замороженного рая.

Что с ним делать тоже оставалось загадкой. Некоторые жарили его в масле цвета засохших подсолнухов, другие варили; кое-кто высушивал и выпаривал, некоторые ели сырым.

Он взял по смятому талону свой кусок и пошёл к ней.

Жизнь её была на редкость размеренна. Каждый понедельник она была слепа. Во вторник зрение возвращалось, но исчезал слух. В среду пропадало осязание, хотя всё остальное было в порядке. В четверг - обоняние. В пятницу отказывали вкусовые рецепторы. В субботу всё было в норме и со зрением, и со слухом, но она была нема. А в воскресенье она, словно в насмешку над смыслом этого слова, умирала. С понедельника всё начиналось заново.

Он пришёл к ней в среду, когда она не осязала вещественный мир. Он, правда, больше любил приходить к ней по понедельникам. Приносил ей подарки и смеялся, когда она, слепая, не сразу узнавала, что он ей дарил.

Он любил её привычки, будучи почти равнодушен к ней самой. Она же любила его, едва терпя его привычки.

Сегодня он поджарил рай на концентрированных соевых слезах, посыпав сверху узорчатым укропом. Рай оказался мерзким на вкус; сморщившись от отвращения, они согласно кивнули друг другу и выкинули его в форточку. Она открутила руку крану, но из его неплотно сомкнутых губ вытекло вместо привычного жидкого хлора лишь хриплое шипение, словно водопроводная труба была телом огромной простывшей змеи. Она укоризненно посмотрела на грязную сковородку и, не раздумывая, выкинула её в ту же форточку. Пожала плечами: "Жареное ведь вредно?..". Тонко улыбнулась. Красивая сегодня с глазами цвета целлофана.

А рай всё выдавали и выдавали. Протухше-помятый, но люди дрались и брали. Будильники продолжали взрываться шестью часами, волоча за собой утро с прожилками рассвета. Недоброе и барахловатое утро.

Был понедельник и слепая она сидела на кухне и, на ощупь наливая себе кофе, пыталась найти свежеподаренную зажигалку. Он слушал, как огромные самосвалы звуков дождя грохоча въезжали в уши и сталкивались где-то в районе гипоталамуса (где бы он ни находился).

Закуривая, она сквозь зажатую меж губ сигарету сказала, что с коробками рая, которые ей сегодня принесли по талонам, необходимо что-то сделать. Потому что нельзя отрицать, что в появлении рая в Городе есть какой-то смысл. Но вечерами ей кажется, что смысл этот, заключённый в пластиковые брикеты, начинает шевелиться и шуршать.

Запихав в голодные рты пакетов белые коробки рая, они взялись за руки и, нащупывая дорогу, пошли на Центральную Площадь. Отсчитав шагами точно центр, они вывалили рай и ушли, шёпотом целуя друг друга…

Через несколько дней содержимое всех складов Города беловатой грудой лежало на Площади. И не было больше ввитых очередей, и не было необходимости в рае. Ибо люди устали искать счастья под чужими подушками, до краёв налитыми снами про всё.

А спустя пару недель из скорлупы белых коробок вылупились птицы с крыльями цвета плесени. Они поднялись треугольными стаями и улетели, взбивая крыльями густую пену облаков.

И каждую весну птицы возвращались, и даже спустя столетия их продолжали называть райскими.